Ночная незнакомка - Страница 31

— Мой отец был старшим сержантом и служил в морской пехоте. Он был настоящий ирландец — ревностный католик и страстный любитель картошки. В жизнь отца органически вошли поэтические поверья и приметы его родины: гномы, король Пак. Эти сказки я обожала в детстве. Во время войны с Кореей он был снайпером и вернулся с «Пурпурным сердцем» . А в отставку отца отправили из-за того, что его ненависть к коммунистам постепенно переросла в паранойю… если не в буйное помешательство. Он стал неуправляемым. Сначала отца пытались использовать в составе личной охраны президента, но он подозревал буквально всех, по любому поводу и без повода выхватывая оружие. Когда однажды отец чуть не застрелил журналиста, обвинив его в том, что он, дескать, спрятал автомат внутри камеры, его вежливо поблагодарили, вручив еще одну медаль, и мы отправились жить на небольшое ранчо недалеко от Сан-Бернардино. В то время там было менее шикарно, чем сейчас.

— А мать? — спросила Джейн.

— Она умерла, когда я появилась на свет, — тихо ответила Сара. — Отец не смог ей простить, что она не подарила ему сына. Он недолго ее оплакивал — такой уж был человек: война избавила его от сентиментальности. Когда коммунисты убили лучшего друга отца, в его голове что-то заклинило. Он принялся за мое воспитание, решив, как видно, вырастить из меня мальчишку. Едва мне исполнилось десять лет, отец вывел меня во двор и заставил сжечь всех кукол. Пришлось подчиниться. Представьте, я никогда в жизни не носила платьев! Тогда костер, устроенный отцом во дворе ранчо, носил символический характер: по его мнению, я уже достигла подходящего возраста, чтобы войти в мир взрослых. Взамен игрушек он дал мне два чугунных утюга и показал, как с их помощью накачивать мускулы. А потом подарил револьвер, настолько тяжелый, что я с трудом могла держать его обеими руками: пистолет сорок пятого калибра, весивший полтора килограмма в заряженном виде.

— Сначала вы сказали «револьвер».

— Это одно и то же. Позже вместо револьвера в американской армии стал использоваться автоматический пистолет. Отец словно не понимал, что я была девочкой. И звал меня не Сарой, а Падди. По утрам мы обычно отправлялись в поле и расстреливали не меньше сотни патронов. Когда возвращались, я была наполовину оглохшей, мои пальцы покрывали волдыри от соприкосновения с горячей сталью. Учительница музыки, у которой я брала уроки фортепиано, выставила меня за дверь, заявив, что я навсегда потеряна для искусства, поскольку мои барабанные перепонки безнадежно испорчены звуками выстрелов. А ведь она считала меня талантливой!

— И как вы все это выдерживали?

— Я не задавала себе такого вопроса, потому что верила каждому слову отца. Мне и в голову не приходило, что можно жить как-то иначе. Для меня он был настоящим героем, жертвой заговора вашингтонских бюрократов. По воскресеньям мы отправлялись в лес и рыли тайные бункеры на случай, если страну завоюют красные. Мы стаскивали туда запасы еды и оружия. Тайники позволили бы нам выжить во время Третьей мировой войны. Отец тогда мог возглавить группу вольных стрелков. От этих сказок у меня захватывало дух. Пока другие девочки помогали матерям чистить столовое серебро, я с завязанными глазами разбирала «маузеры» и училась их собирать, определяя на ощупь каждую деталь. Я знала назубок, что такое блокировка затвора, какое количество пороха необходимо для изготовления самодельных патронов, разрезала пули, переворачивая их обратным концом внутри гильзы, чтобы они оставляли огромное отверстие. Я научилась нарушать в них равновесие, чтобы при проникновении в тело человека они обладали наибольшей разрушительной силой. Я стала настоящим асом в интуитивной стрельбе. Своего рода дар, который мне передался по наследству. В нашем доме царила особая атмосфера: мы спали с заряженным оружием под подушкой, вокруг ранчо были расставлены капканы и действовала примитивная охранная система, которая оповещала нас о приближении «противника». На это уходили все деньги, и нередко мы голодали. Неудивительно, что при таком образе жизни хозяйство пошло прахом. Мы жили на небольшую пенсию отца. Но ведь в детстве все принимаешь как должное. Я ждала, что вот-вот начнется война, и ощущала себя готовой к борьбе. Я была нетерпеливой и уверенной в своих силах.

— А потом?

— В двенадцать лет у меня начались месячные и оформилась грудь. У отца наконец открылись глаза на то, что, вопреки его ожиданиям, я все-таки не превратилась в мужчину. Он понемногу стал отдаляться, прекратил со мной разговаривать и погрузился в черную меланхолию, которая в конце концов привела его в хоспис для воинов-ветеранов, не сумевших оправиться от полученных на войне душевных травм. Меня определили в приют. Позже, когда я сдавала экзамен для поступления на службу в полицию, выяснилось, что у меня удивительные показатели при стрельбе из пистолета: я уже была отличным стрелком, готовым снайпером, настоящим маленьким чудом. Меня направили в ФБР, на курсы их знаменитой школы снайперов. Там все пошло далеко не так гладко, как можно было ожидать: я оставила с носом агентов с признанной репутацией, уже прошедших школу и с большим опытом. У меня появились недоброжелатели — ведь оружие всегда было прерогативой мужчин, их священным правом. Пистолет в женских руках считался оскверненным, превращался в железную болванку. И эти господа полицейские, которые со времен «сухого закона» привыкли гордиться своим титулом мужчины-победителя, явно не приходили в восторг от того, что на стрельбище их обставляла девчонка, да к тому же в присутствии инструктора.